Михаил Иннокентьевич любил май, особенно вторую его половину. Тогда черёмуха и сирень торжествовали вовсю, а в садах всё было белым-бело от цвета яблонь. Но более всего его радовали клейкие зелёные листочки. О птицах же и говорить нечего. Май для них был вечным праздником, и каждая пташка стремилась подарить этому месяцу свои лучшие песни.

Сегодня Михаил Иннокентьевич решил побывать у своего старого друга, который не раз приглашал его к себе, на природу. Интересным, однако, он был человеком. Почти всю жизнь проработал на заводе, а когда ушёл на пенсию, то решил поселиться в деревне. И всё из-за того, что там находилась братская могила погибших в годы войны моряков-дальневосточников. Когда-то его завод взял шефство над тем воинским захоронением. Заводчане сами соорудили приличный памятник, уложили чугунные плитки, установили якоря, повесили цепи и поручили приглядывать за ним его другу. Мол, его цеху, где он работал заместителем начальника, и следует содержать всё в надлежащем порядке. И настолько его товарищ прикипел к памятнику, что, выйдя на пенсию, уже по своей инициативе взял опеку над ним.

Понять его было можно, ведь сам он — участник войны, отработавший на заводе большую часть жизни, — с выходом на заслуженный отдых оказался не у дел. Да и дома чувствовал себя неуютно: жена умерла, дети выросли и завели свои семьи. Вот и выпросил бывший фронтовик у сельской администрации крохотный клочок земли и какую-то развалюху. Завел там коз и зажил, по его словам, припеваючи. С утра уже на ногах; и коз успевал подоить, и покосить, убраться, если нужно, у памятника. В общем, и порядок наведёт, и сена заготовит для своих животных.

Если же назревало что посерьёзней – чугунную плитку заменить, постамент подштукатурить – тут уже завод помогал, никогда не отказывал. Ну и, конечно, в день Победы заводские ветераны, школьники да и сельская администрация это место не забывали. Собирались на братском захоронении, тёплые слова сказывали, поминали погибших, даже факел вечного огня зажигали.

Вот и Михаил Иннокентьевич, наконец, решился побывать в тех местах и утром уже был на автовокзале. Вскоре подали автобус. Михаил Иннокентьевич, кряхтя, вместе с суетливыми дачниками не без труда взобрался в салон. Рядом с ним на сидении расположилась пожилая женщина. Разговорились.

– Еду вот домишко посмотреть, – бойко тараторила дачница, – всё некогда.

– Всех дел не переделаешь, – поддержал её Михаил Иннокентьевич.

– Это верно, – согласилась она, – одно, другое. Но и дом не бросишь. Мама в нём до конца жила. Всегда её, горемычную, вспоминаю. Бывало, чуть что — и к ней. Настрадалась она очень, особенно в войну.

– А немцы долго у вас были? – спросил её Михаил Иннокентьевич.

– Да где-то недели три. Мне ведь тогда только шесть годков стукнуло, кое-что помню. Страх-то какой был. Ведь они, проклятые, чуть деревню не спалили, а сколько наших погубили! Надо же, умудрились пулемет на колокольню втащить. Убитых деревенские прямо в поле закапывали, а братскую могилу уже потом соорудили, туда косточки свезли. Она по ту сторону оврага, увидите. Спасибо стекольному заводу. Он за ней всегда присматривал… И нынче. Там дед есть, такой заботливый.

Так за разговорами пассажиры незаметно доехали до села. Простившись с попутчицей, Михаил Иннокентьевич по указанной тропке быстро добрался до соседней деревни. Подходя к крайнему дому, увидел невысокого, крепкого мужичка, подправлявшего штакетник забора. Тот и подсказал ему, что братская могила находится на другом конце, и там же участок его друга.

– Идите, Александрыч на месте, куда ему деваться. Вчера к нему заходил. Сейчас теплынь, в городе делать нечего. А здесь его хозяйство – хибарка, козы. Но главное – захоронение. Сам за ним смотрит, никого не подпускает. Мужик-то больно хороший, его здесь все знают.

Михаил Иннокентьевич шёл не спеша и рассуждал про себя: «Как же здесь просто. Всё на виду – хорошее, плохое. Один вид окрестностей чего стоит – не насмотришься. Вон и памятник…»

Он, было, направился к нему, но вдруг кто-то радостно окликнул его.

– Миша, неужели ты? Ну, наконец, заходи, заходи. Даже глазам не верю.

Михаил Иннокентьевич обернулся. Его товарищ, прихрамывая, спешил от калитки с распахнутыми руками. Друзья обнялись, и товарищ, продолжая что-то твердить, потащил его к своему участку.

– Да подожди ты, – отбивался Михаил Иннокентьевич, – дай посмотреть толком. Ну, неплохо, совсем неплохо, даже яблоньки цветут. Ты, Виктор, настоящий фермер, – продолжал восторгаться Михаил, завидев нескольких коз, щиплющих траву у небольшого деревянного строения.

Подойдя к нему, друзья присели на лавочку, и Михаил Иннокентьевич, осматривая жильё своего друга, подвёл про себя итог: «Скромненько, скромненько».

Однако вместо этого шутливо молвил:

– Показывай свои хоромы, ишь, разбогател.

Но Виктор Александрович, не поняв юмора, отвечал, оправдываясь:

– Здесь я больше летом. Сарайчика этого хоть куда хватает. И сено, и скотинка, и я: для всего место есть. Да много ли мне надо. Зато на природе. Ни машин, ни людей – у соседей свои дела. А тишина-то какая! После города, знаешь, вначале ушам так непривычно. К тому же никто не торопит, за могилой братской есть время посмотреть. В ней ведь морячков целый батальон покоится…

– Что же я тебя с дороги словами потчую. Ты, Миша, проходи, – продолжил он, открывая дверцу в своё строение, – у меня здесь всё, как надо: столик, скамейки. Сейчас самоварчик поставим. Чаёк с козьим молоком и медком только на пользу. Это сосед пчёл разводит, я у него медок беру. Прелесть, – закончил он, и было непонятно, кому он относил свою похвалу – соседу или мёду.

Между тем солнце уже палило вовсю. Стало жарко. Виктор Александрович достал из брюк носовой платок и вытер пот с раскрасневшегося лица.

– Какой уж медок в такую теплынь. Вон, как май разошелся, – возразил Михаил Иннокентьевич. – Да и времени у меня не особо. Лучше покажи ваш мемориал. Ты мне много о нём рассказывал, вот я и приехал посмотреть. Всё же моряки сюда попали с Дальнего Востока. Это же наши с тобой места, послужили мы с тобой там, Виктор, послужили…

– Да уж, – отвечал Виктор Александрович. – Только мы воевали с Японией уже в сорок пятом, а этих в начале войны перебросили сюда, защищать Москву. Тогда и создали из сибиряков, дальневосточников первую Ударную армию. Так что эти моряки прибыли тогда с Тихого океана. Здесь и сражались с немцами в декабре сорок первого. Здесь и головы сложили. Впрочем, пойдем, покажу. Тут же всё рядом.

Выйдя из калитки, друзья перешли улицу и подошли к братскому захоронению. Порядок на нём был идеальный.

– Ну что же, Витюша, скажу тебе, что не зря ты здесь обитаешь, не зря. Ни одной соринки, и травка аккуратно подкошена, и плиточки покрашены, а уж про памятник и говорить нечего. К тому же и завод, чувствуется, неплохо помогает. Молодцы. Сколько же здесь захоронено?

– Более ста, – отвечал Виктор Александрович. – Одна фашистская сволочь тогда и уложила всех на поле, за деревней. Пулемёт ведь бил с колокольни. А куда морячкам было деваться, приказ есть приказ. Сам знаешь. Так и шли по пояс в снегу прямо на смерть.

– Да в сорок первом много наших полегло, – согласился Михаил Иннокентьевич, – я и сам ещё в Белоруссии еле выбрался из окружения. Чуть тогда не погиб. Но, знать, не судьба.

– Это точно, – согласился с ним приятель. – Вот ты, Михаил, всю войну прошёл, был ранен, но выжил. Мне же повезло, я чуть моложе тебя и попал на фронт в самом конце войны. Так что обошёлся без ранений и контузий. А вот им, – Виктор Александрович, кивнув на памятник, продолжил, – не повезло, погибли в первом же бою такими молодыми. Разве забудешь такое. Идут сюда люди, идут. А в праздники… Не только ветераны, школьники тоже не забывают. И это главное.

– Да, – вздохнул Михаил Иннокентьевич и, положив руку на плечо друга, добавил, – такое не забудешь никогда.

Вячеслав Пернавский

 

От редакции

Виктор Александрович Макарычев присматривал за могилой более двадцати лет. После его смерти в конце 1990-х шефство над могилой взяла на себя ветеранская организация стекольного завода.