Революция 1917 года круто изменила ход российской истории. Нам сегодня сложно оценивать события столетней давности. Но, тем не менее, мы честно стараемся в этом разобраться. И слова «репрессии, расстрелы, красный террор, застой» и прочие сейчас можем произносить без страха. Мы пытаемся понять жизнь своих отцов и дедов, пытаемся понять свои корни.

Вот сейчас сижу в дворовом скверике Пятого микрорайона: на каруселях крутятся дети-дошкольники, гуляют мамы с колясками, молодые люди уткнулись в смартфоны, – это обычная жизнь. Я на лавочке беседую с мужчиной, так и хочется сказать, преклонного возраста, но как-то это неправильно, потому что этот человек, разменявший девятый десяток, вовсе не дряхл, – он подтянут, чисто выбрит и, главное, доброжелателен. Зовут его Владимир Капитонович Матузов. Он – потомок «врага народа». Я же, так сказать, проявляю интерес, пытаясь вернуть его в те давние годы, когда репрессировали его отца. Ведь не его одного, за каждой похожей репрессией стоят человеческие жизни физически уничтоженных, убитых горем родных – вдов и детей, волей жестокого случая ставших изгоями в «счастливой стране».

– Я понимаю, что Вы были слишком малы, чтобы помнить о тех давних событиях, но ведь что-то Вы помните сами, что-то рассказывали Ваши старшие братья и сёстры, мама.

– Конечно, помню. Я уже учился в школе, и англичане, очевидно, по линии «Красного креста» прислали в Россию детскую одежду. Ну да, ношеную, но мы были бы рады и такой. Мы ж одевались в обноски, матери кое-как латали нашу одежонку, которую передавали в семье от старших к младшим, а поскольку я был самый младший из 5-х детей, то… У сельсовета мы, а я учился тогда во втором классе, выстроились в очередь, – учительница называла наши фамилии. Мне объяснили, что «в очереди мне стоять нельзя». В общем, мне ничего не досталось. Я был расстроен, хотя ничего не понимал. Мама успокаивала: «Вот, сынок, вырастешь, и я тебе всё объясню».

Как всё было? В Курской области, где жила семья моих родителей, был неурожай, голод, мор. И в декабре 1940 года в двухосных теплушках 60 дворов ринулись в Забайкалье. Точнее – в Читинскую область, Забайкальский район, село Кули. Мой отец – бригадир, имеющий 5-классное образование (а по тем временам – это чуть ли не ВУЗ), коммунист, получил партийное задание «развернуться на забайкальских угодьях и создать там колхоз». Приехали. Часть местного населения перед нашим приездом «потеснили», то есть фактически их выселили куда подальше, вроде как «раскулачили», потому что они в колхоз идти не хотели. Шолохов в «Поднятой целине» писал как раз об этом. И вот эти раскулаченные хозяйства крепких и работящих крестьян достались нам. Я помню дом, в котором мы жили. Пол из лиственных плах, потолок тоже, стены сосновые, – замечательный дом, построенный для себя с любовью. Как к нам отнеслись местные? Плохо, конечно, в лучшем случае они нас игнорировали. А как можно относиться к людям пришлым? С их точки зрения, всё правильно. Нам предстояло обосноваться, до весны зацепиться за чужую землю. Нужно было многое: и трудно работать, и постепенно завоевывать доверие коренных сельчан, которые презрительно называли нас переселенцами.

– А про отца расскажите.

– Отца своего я практически и не помню. Мне было 3,5 года, когда его арестовали и увели из дома. Это было утром в сентябре 1942 года. Обыск – дом перевернули вверх дном. За что? Я сейчас очень хорошо понимаю, что задача, поставленная перед отцом, была невыполнима. Местное население было обозлено, фуража для скотины не было. Да и климат там не то, что в Курской области, в Забайкалье в мае по реке идёт лед, а в августе может выпасть снег. Чтобы сохранить поголовье скота, отец принял решение распределить коров среди своих, – деревенские знают, что такое скотина, они будут за ней ухаживать. Получаемое молоко сдавать государству, оставляя себе часть на прожитие. Не представляю, что ещё лучше можно было бы сделать в такой ситуации. А потом началась война. Отцу поставили в вину и это стадо, и ещё чего только не «навешали»: мол, пил он, к тому же – сексуальный маньяк (за женщинами гонялся) и распространял неверные слухи о ходе войны. Больше мы отца не видели. Никогда. Я знаю только, что мой отец, председатель колхоза, был осуждён по статье 58, пункт 10. Больше мы ничего не знаем. В 1992 году судимость с отца сняли. Нам стало известно, кто написал донос на отца. Но время вспять не повернёшь…

– А как же Вы жили дальше?

– Как жили? После ареста мама осталась одна с пятью детьми. Мне трудно представить себе, как она справлялась. Работала день и ночь, лила тихие и горькие слёзы. Но люди везде люди. Разные. Слава Богу, корову у нас не отобрали и землю тоже. Но среди членов нового правления нашлись желающие поизмываться над семьей «врага народа». По их наущению сарай наш порушили. На дрова. Край суровый, дров надо много. Взялись за второй. Рьяный разрушитель скинул с крыши моего старшего брата, пытавшегося защитить хозяйство. Десятилетний мальчишка упал с высоты, но сумел встать. А мужик тот потом гонялся за ним с топором.

– Какой ужас Вы рассказываете.

– Я сам при этом присутствовал. И видел ужас в глазах своей матери. Она потом ездила к прокурору. За 30 километров. Где пешком, где как. И денег у нас не было, никаких. Но как-то удалось добраться, прокурор дал ей охранную грамоту. Больше нас не трогали, но по-прежнему, мягко говоря, не любили.

– А в Клин Вы как попали?

– Это длинная история. У меня средний брат был смышлёный, математику щёлкал как орешки, а я, хоть и был лентяй, за ним тянулся. Закончил железнодорожное училище в г. Хилок. Стал монтёром электрификации, сигнализации и связи. Направили меня на работу за 1800 км по Манчжурской ветке от Читы до границы с Китаем. Старшие сёстры вышли замуж, перебрались в город, и мать тоже. Как ни просился я поближе к матери, никто меня не слышал. Потом работал в милиции 16 лет, поднялся до майора, закончил Иркутский университет по специальности «правоведение». В 1956 году в Некрасино Клинского района перебралась старшая сестра, к ней приехала мать. Я долго и безуспешно добивался перевода к своим, но… Очень сложно всё это. Перевод мне не разрешали, трудовую книжку не отдавали, пришлось уйти. И хотя юридически я не нарушал абсолютно ничего, в очередной раз убедился в справедливости русской поговорки «Закон, что дышло…». Не хочу об этом говорить. Но в Клин я всё же перебрался. И привязался к нему. Работал на комбикормовом заводе, потом на стекольном.

– Как Вы сами оцениваете свой характер? Ваши сильные (лучшие) и слабые стороны.

– Лучшие? Наверное, постановка цели и последовательное её выполнение. И отстаивать свою точку зрения я умею. Но жизнь научила меня сдержанности. Не хочу обижать людей. Это мамины гены. Безграмотная, но очень мудрая женщина, на долю которой выпала нелёгкая судьба, сумела не только вытащить нас пятерых, но и сформировала наши характеры. За что все мы благодарны ей бесконечно. А слабые? Ворчу, брюзжу иногда на детей…

– Это, наверное, уже возрастное. Хочется им помочь, посоветовать, а они… хотят жить своей жизнью и совершать свои ошибки. Ваши дети, внуки знают историю своей семьи? Вы рассказывали им о жестокой судьбе своего отца?

– Нет, они далеки от этого. Сейчас им точно это не нужно… Думаю, что всему своё время.

Слушала я простого, малоизвестного в городе пожилого человека и думала вот о чём… Приходилось вам слышать отзывы о людях «Он жёсткий и грубый руководитель, но зато… какая сильная личность!» или «Он классный специалист, очень хороший человек, но …пьёт». Десятки раз, правда? Будучи инженером по образованию, я не понаслышке знакома с производством. Владимир Капитонович проработал на стекольном заводе в горячем флаконном цехе более 20 лет. В должности начальника смены. С психологической точки зрения – это самая «сложная» работа. Потому что обязанностью руководителя среднего звена является выполнение плана, а основа его – организация работы коллектива и требовательность, то есть жёсткость, а также… уважение к людям труда, то есть проявление душевной чуткости (мягкость). Сочетание в одном человеке того и другого – это редкий дар, талант, который таковым почему-то не считается. И ещё – мой собеседник не пьёт.

Беседовала Татьяна Кочеткова