На платформе ударил колокол и сразу же пассажиры поспешили из привокзального ресторана в ожидавший их поезд. Последними показались в дверях два невысоких господина. Их роднили не только схожие фигуры, но и начищенная обувь, отглаженная одежда и даже серые цилиндры, ловко сидящие на головах.

Войдя в купе, мужчины не спеша сняли головные уборы, сбросили верхние накидки и вышли подышать в коридор. Поезд дернулся, стал медленно набирать скорость, оставляя позади себя и сам вокзал, и крытый мост, и маленькую часовню, прижавшуюся к скромной площади со своими лоточниками, возчиками и лошадями.

В проходе вагона было пусто. Под стук колес набирающего ход поезда друзья, разомлевшие от сытного обеда, уткнулись в окно.

− А что, Эдуард Франциевич, неплохо мы сегодня откушали, и готовят вроде прилично. Люблю я такие провинциальные заведения: чисто и, знаете, как-то в них обходительно, уютно. Вы не находите, что такая обстановка располагает к чему-то домашнему, семейному, − обратился один из них к своему товарищу.

− Ну, это вы, Петр Иванович, сильно преувеличиваете. Нас с вами, голубчик, как путешественников, постоянно бросает то в жар, то в холод. Обыкновенный вокзал, как и везде. Нет уж, провинция это вам не столица, от нее никуда не денешься. Посмотрите в окно, и городишка-то не видать − уже проскочили. И опять только деревца, кустики, деревеньки. Ничего интересного, серовато вокруг. Подмосковье это вам, батенька, не Европа. Возьмите Италию, вот где райские места. Не случайно наш брат-музыкант любит бывать там, да и художников оттуда не вытащишь. Какая природа, простор, какое разнообразие красок! Вот где только и работать. Да и отдыхать недурно.

− Это еще как сказать, − отвечал Петр Иванович. − Уж, кому, как не вам, знать Петра Ильича. Так вот, уважаемый коллега, к вашему сведению, он страшно обожает именно эти места и сейчас находится здесь. Посмотрите внимательно в окно: видите вдалеке вон ту церквушку? Это как раз то самое Фроловское, где и находится усадьба, которую с большим удовольствием арендует наш любимый композитор. Давно собираюсь здесь побывать, да в издательстве дел невпроворот. Интересно, над чем работает сейчас Петр Ильич? Раньше, находясь в первопрестольной, он иногда заглядывал ко мне. Я ему даже комнатенку в доме выделил, а теперь ему некогда, чуть что, сразу в свое Фроловское уезжает. По приезду в Москву надо бы послать ему письмецо.

Недели через две слуга доставил из Клина письмо во Фроловское. Прочитав его, Петр Ильич улыбнулся.

− Надо же, может, это и был тот самый поезд, который я тогда и заприметил от храма. Впрочем, сколько их проносится по железной дороге, не сосчитать. Пойду я лучше, Алеша, прогуляюсь, − обратился он к слуге, ожидавшему от него указаний.

Через полчаса композитор уже шагал по лесной тропе, направляясь к церкви. Петр Ильич не торопился, он любил один бывать на природе. И в этот раз, сделав небольшой крюк, спустился в Никитский овраг, где бойкий ручей своим журчанием напомнил ему о весне, которая уже вступила в свои права.

«Как же хорошо кругом, — думал Петр Ильич. − У ручья еще лежит немного снега, а дальше уже зеленеет травка. А какая пышная верба − сегодня же вербное воскресение. Вон как звонят колокола!».

Он устремился к церкви. Туда же на службу спешили крестьяне с окрестных деревень. При встрече они приветствовали композитора веточками распустившейся вербы. И это сразу же напомнило Петру Ильичу картины его далекого детства, его родной Воткинск. Он вспомнил, как в конце страстной недели в гостиную всегда вносили окрашенные яйца и сдобные куличи. Как же он любил тот момент, когда всей семьей они ехали к храму на пасхальную всенощную, а потом в толпе, вместе со всем народом, совершали крестный ход вокруг церкви.

«Что-то и здесь связано с тем далеким, милым прошлым. Ну, разве это можно прочувствовать в Европе, − продолжал он рассуждать. − Это я ощущал всегда. Писал об этом и Надежде Филаретовне из Италии. И, кажется, сообщал ей о своих впечатлениях после посещения главного римского храма; как утром мы ходили в Собор Петра и слышали торжественную мессу. Что за колоссальное величие − тот собор!.. Священники с дарами беспрестанно переходили по разным направлениям. Но я все-таки во много раз больше люблю нашу православную литургию, где все присутствующие в храме видят и слышат одно и то же, где весь приход стоит, а не снует из угла в угол. Это менее живописно, но трогательно и торжественно».

Часа через два чуть уставший и растроганный службой Петр Ильич возвращался домой. Увидев вдали смешные маленькие вагончики пыхтящего по железной дороге поезда, он снова вспомнил о полученном утром письме.

«Да, тысячу раз прав Петр Иванович, я могу жить только в России, и это Фроловское порой кажется мне раем небесным и выстрадано всей моей жизнью. Я хочу любить Бога всегда: и тогда, когда Он посылает мне счастье, и когда наступят испытания, ибо только в небесах может быть то царство вечного счастья, к которому мы тщетно стремимся на земле. Наступит час, когда разрешатся все недоступные нашему уму тайны, и когда мы поймем, почему Бог находит нужным посылать нам испытания».

Владимир Тасин

Наша справка

Весной 1888 года Чайковский, уединению которого летом мешали многочисленные дачники, снял себе «новое убежище… опять около Клина, но в местности гораздо более живописной и красивой, чем Майданово. Притом же там всего один дом, одна усадьба, и я не буду видеть ненавистных дачников, гуляющих под моими окнами, как это было в Майданове. Называется это место селом Фроловским». Стоявший особняком дом, обставленный старинной мебелью, прекрасный вид на широкие дали и запущенный сад, переходящий в лес, оказались по сердцу композитору: «Я совершенно влюблён во Фроловское. Вся здешняя местность кажется мне раем небесным». Из Фроловского Чайковский ездил ещё в одну расположенную недалеко от Клина усадьбу − Спас-Коркодино, в гости к её владельцу С. И. Фонвизину, женатому на племяннице Софьи Андреевны Толстой − Вере Петровне Берс.

Во Фроловском Чайковский написал увертюру «Гамлет», Пятую симфонию, балет «Спящая красавица», оперу «Пиковая дама». К огорчению Чайковского, окружающий усадьбу лес, принадлежавший её хозяйке Л. А. Паниной, которая постоянно жила в Бессарабии, постепенно начал вырубаться. Дом ветшал и требовал средств на ремонт. С Фроловским пришлось расстаться. В мае 1891 года композитор вернулся в Майданово, где прожил ровно год и где в этот период были написаны опера «Иоланта» и балет «Щелкунчик».